Святослав Логинов - Чёрный смерч [сборник]

Из нарубленных жердей мэнки соорудили сотню носилок, сложили на них погибших и раненых. Запылали шалаши, набитые телами согнутых, чёрный копотный дым стелился над землёй, вязнул среди деревьев. Пленников, подгоняя концами копий, заставили взяться за носилки. Особо доставалось пленному мангасу, которого даже теперь никто не мог принудить трудиться. В конце концов он так и побрёл среди победителей, сжимая кулачищем свою дубинку. Глядя на его не выражающую никаких мыслей харю, Уника вдруг вспомнила, что три месяца назад видела этого мангаса мёртвым возле стен Большого селения, куда пригнали его деловитые шаманы победителей.

— Ну что ты скажешь на это? — спросил Баюн, когда яркое видение отпустило Унику.

— Когда двое твоих врагов дерутся друг с другом, не стоит мешать им, — пробормотала Уника избитую истину.

— И это всё, что ты можешь сказать по поводу увиденного?

— А что я, по-твоему, должна говорить? Да, согнутые побиты, они уходят с земли, поэтому их можно пожалеть. А мэнки — сильны и опасны, и мне жаль, что на их головы успело упасть слишком мало камней.

— Я показал тебе это, чтобы ты видела — люди не единственные, кто встал на пути мэнков. Просто люди единственные оказались достаточно сильны, чтобы война превратилась во взаимное истребление. И если в неё вмешаюсь я, да ещё на стороне слабых, то в степи, лесах и на болоте будет просто некому жить. Я не стану помогать тебе, девочка, тем более что твоя борьба безнадёжна. Не берусь гадать, выстоят ли люди вообще, но род зубра, оказавшийся в самом центре великой схватки, обречён.

— Пока что мы не потерпели ни одного поражения и надолго отбили у жаборотых охоту появляться на берегах Великой, — напомнила колдунья.

— Это не так. Мне больно огорчать тебя, но твоё родное селение снова в осаде. И с твоими родичами нет ни Ромара, ни тебя. Калюта сумел уйти от преследования, но мэнкам известно, кто уничтожил одно из их новых селений, поэтому они временно оставили в покое охотников за мамонтами, прекратили прочёсывать леса в поисках уцелевших медведей и вновь пришли на берега вашей реки. Рано или поздно такое должно было случиться. Все ваши успехи только ускоряют вашу гибель.

— Та-ак!.. — протянула йога. — Прости меня, Баюн, но с этого надо было начинать разговор. Желаю тебе удачной охоты на травяных сверчков, да не переведутся они возле твоей пещеры. А у меня — дела. Ты зря думаешь, что я не смогу помочь людям. Когда речь идёт о судьбе рода, в бою помогают не только живые, но и мёртвые и даже те, кто ещё не родился. Ведь, в конце концов, в битве решается их судьба. Спасибо тебе за то, что ты сделал для меня, для Ромара и Роника. Но теперь мне пора идти. Я не могу сидеть здесь, когда родовичи сражаются.

— Жаль… — молчаливо прозвучал Баюн. — В тебе были прекрасные задатки, но всё-таки ты слишком человек, и сердце в тебе говорит громче разума.

— Что делать, — согласилась Уника, — такой уродилась. Если бы я была чужинкой, то, конечно, судьба людей волновала бы меня не так сильно.

Болела голова. Кажется, это было единственное чувство, которое осталось у него. Вроде бы вокруг что-то происходило, кто-то был неподалёку, говорил с ним, но он не мог понять ни слова — мешала тягучая головная боль. В глубине сумеречного сознания, словно в душе у не вовремя уснувшего человека, тлело тревожное чувство. Что-то он недоделал или сделал не так, нужно встать и исправить, а ещё лучше — сделать всё заново. Что сделать? Он не знал. И он продолжал сидеть, желая лишь одного, чтобы на единую минуту оставила его мучительная тяжесть в голове.

А потом совсем рядом раздался громкий и очень знакомый голос:

— Вставай, ты нам нужен!

Ромар оторвал ладони от лица, огляделся и всё вспомнил.

Ах эти дожинки — праздник вчерашних детей, почувствовавших себя взрослыми! В эту ночь ни один женатый мужчина, будь он хоть пятнадцати лет, не выйдет за городьбу. И ни единая замужняя женщина носа не высунет из дома. А о малышне — и речи нет. Все до последнего непоседы загнаны в постель, хотя и не спят, прислушиваются к далёкому хохоту, визгу, крикам. Завидуют, инда в животе тянет. Представляют, как сами после посвящения будут носиться по роще с пылающей веткой в руках. Конечно, завтра с утра любой может бегать где угодно и кричать что заблагорассудится, но сегодня это дозволено только совершеннолетним, но не успевшим обзавестись семьёй родичам. По-настоящему праздничные игрища бывают только в ночь после чествования последнего снопа. Недаром про парня, который, даже получив право носить копьё, всё равно год, а то и два, не женится, говорят: «Ему в дожинки бегать понравилось, осенняя дурь в голове бродит. Ну да ничего, на всякий колосок отыщется серпок, найдётся и на него красна девица — сожнёт парня и в сноп увяжет…»

И неважно, что в этом году хлеба собрали едва на семена — большое поле всё как есть потоптано двумя небывалыми битвами. Сколько хлеба ни есть — это всё одно хлеб, а праздник — всегда праздник.

Давненько уже роду не приходилось устраивать такой шум. И то сказать — дружной волной подошёл первый подрост после давнего разорения, а то было время, когда по ночным перелескам десяток человек бегал — разве это праздник? Плюс к тому радость, что мэнков отогнали куда меньшей кровью, чем могло бы случиться. А всего более пьянило голову опасное чувство, что настояли-таки на своём, добились праздника! Много в посёлке говорилось, что не быть, мол, в этом году дожинок — того и гляди вернутся мэнки да по дьявольской своей привычке подменят девчат и парней на гривастых оборотней. Однако же снизошли вождь и старейшины к просьбам пацанвы, дозволили ночной праздник, хотя караулы в селении в эту ночь поставили удвоенные, и шаман камлал не только для будущего урожая да чтобы пиво хмельным вышло, но и окрест поглядывал, пугая звуком бубна вражью ворожбу.

В стародавние времена праздничный костёр разжигали бабы-йоги, затем обычай этот перешёл к шаману и старшим матерям. Последние несколько лет вновь приходила на праздник Уника, первой подносила соломенный жгут к затлевшей древесине ворота, оделяла пришедших хозяек тёртым женским огнём. Но сейчас ушла злыдня в свою берлогу и Ромара с собой утащила. Увела старика и не сберегла дорогой, люди из Верхового, пришедшие на праздник, рассказали, что сталось с бессмертным колдуном. Так что даже и хорошо, что нет на празднике ведьмы, а женский огонь любая из старших матерей на пару с шаманом разжечь может.

Разожгли сначала малый костерок для всяких волшебств. К нему с глиняными плошками потянулись хозяйки, набирали священный огонь, уносили домой разжигать погашенные очаги. Старый обычай — ходить за огнём к бабе-йоге, о том и в сказках говорится. Это сейчас — кремешком о шершавый пирит черканул, вот тебе и искра, а прежде другого огня не знали, только тёртый, какой не сразу добудешь. Потому и караулили старухи-огневицы негасимое пламя в особой землянке возле капища, а хозяйки поутру ходили к ним за угольями. Да ещё и не всякая донесёт домой огонь, тогда поворачивайся и снова на поклон иди.